«За парадной витриной советского спортивного официоза скрывались…» 15 историй из книги Сергея Белова
О своей потрясающей карьере великий Сергей Белов рассказал в автобиографии «Движение вверх». Значимые, интересные и забавные фрагменты – в блоге на Sports.ru.
Фото: РИА Новости/Владимир Федоренко
«Что означала для меня в детстве мать, может показать такая история. В 4-летнем возрасте я перенес первое жизненное потрясение. Летом 1948-го, в разгар сенокоса, меня схватил приступ аппендицита. На перекладных, на попутках, на санитарном «кукурузнике» родители доставили меня в Томск в больницу. Никогда не отрываясь от матери да еще оказавшись в такой стрессовой ситуации, я устроил в больнице страшный скандал, не желая куда-либо идти с медсестрой.
Тогда сестра достала из кармана халата красивое румяное яблоко и ласково говорит: «Яблочко хочешь?» Яблоневых садов в Шегарском районе не было, и яблоко было мне в диковинку. Купившись на это предложение, я оставил маму и… вскоре оказался на операционном столе, а в семье долго ходил анекдот о том, как я мать променял на яблоко. Может показаться удивительным, но эти шутки я долго воспринимал всерьез, по-настоящему переживая из-за своего «предательства».
***
«Примерно в 58-м году мне попалось на глаза высказывание легендарного Билла Расселла: «Баскетбол – это ноги». Этому определению суждено было стать девизом моей жизни в баскетболе. О 208-сантиметровом Расселле было известно, что на тренировке он 30 раз подряд доставал кольцо в прыжке двумя руками. Узнав это, я, разумеется, счел себя обязанным это повторить.
Я попросил мать сшить мне брезентовый мешок, фиксирующийся на плечах, который я наполнял песком, и каждый день до ухода в школу прыгал с ним из низкого приседа до потери сознания. Это было очень тяжело, но и цель была значимой. Очень скоро появился и результат – я научился забивать сверху, причем был способен сделать это в игре, что в ту пору было исключительным явлением. Нужно ли говорить, что «рекорд» Расселла я повторил в 18 лет, сделав себе подарок к совершеннолетию?..
С 20 лет, когда у меня появились лучшие условия для тренировок, я начал постоянно приседать со штангой. Ежедневно я выполнял серию из 10 подходов по 10-12 движений с весом до 120 кг. Позднее – ближе к 26-28 годам – заменял эту серию более разнообразной «горкой»: сначала поднимался в несколько подходов до веса в 150-170 кг, затем спускался обратно, выполняя на каждом весе максимум движений, на который был способен. Еще позднее, после 30 лет, уже просто отрабатывал с максимальными весами по часу ежедневно».
***
«Несмотря на то, что предложение о переходе в «Уралмаш» я получил от «самого» Канделя, нельзя сказать, что в команде меня приняли с распростертыми объятиями. Во взрослом мужском баскетболе царили свои неписаные законы и правила, в провинциальной команде они имели свою специфику.
Например, железно чтимое правило состояло в том, что, находясь на площадке, во время любой атаки любой игрок всегда отдавал пас в центр Канделю для решающего броска. На этой нехитрой схеме много лет был построен весь атакующий потенциал команды. Александр Ефимович реализовывал отданные ему передачи с высокой эффективностью. Но я, разумеется, видел свою роль на площадке принципиально иначе. И поначалу «огребал» от ветеранов за свою игровую философию по полной.
Усугублялось это тем, что я, будучи хорошо тренированным и жилистым, по-прежнему не обладал богатырским телосложением. Однажды во время игры в Тбилиси один из ветеранов «Уралмаша» Толя Еремеев – за 190 см, косая сажень в плечах, перворазрядник по боксу в супертяжелом весе, – недовольный моей игрой, во время минутного перерыва просто схватил меня рукой за горло, приподнял над лавкой и об эту же лавку меня шварканул…»
***
«Дело в том, что помимо слаженной, упорной игры, дружного коллектива «Уралмаш» тех лет имел и другую славу, негативную. Как пили в этой команде, я никогда в своей жизни больше не видел. Это были не люди, просто былинные богатыри какие-то! В их обиходе рюмок не было, вот что я могу о них сказать. При тренере они пили коньяк под видом чая.
Впервые я столкнулся с этой дружиной как раз на тех играх в Череповце, незадолго до памятного предложения о переходе в «Уралмаш». Около 10 утра после игры я по какой-то надобности заглянул в один из номеров гостиницы, где жили свердловчане, и с порога двери увидел такую картину: накрытая поляна (в 10 утра!), и уралмашевцы во главе с Канделем, чинно и строго сидящие вдоль нее, готовые начать.
Я попытался немедленно исчезнуть, но не тут-то было. «Э, ты куда? – настиг меня голос Канделя, – а ну, иди к нам. Будешь?». Тогда надо мной еще довлели авторитеты старших товарищей, и отказаться я не сумел – быстро заглотил стакан и выскочил из номера. Не исключено, что этот утренний «декохт» сыграл свою позитивную роль в последовавшем приглашении Александра Ефимовича.
Уже став игроком свердловской команды, я увидел весь трагизм алкогольной зависимости не только игроков, но и подавляющей части мужского населения города. Перед проходной машиностроительного гиганта была площадь, по окружности которой веером располагались распивочные и магазины, где из конусообразных колб, в которых обычно тогда продавали фруктовые соки, наливали портвейн. Они-то и принимали на себя первый удар завершившей трудовую вахту смены, далее городские кварталы с другими заведениями поглощали в себя все менее трезвых по мере удаления от площади работяг.
Однажды, пробираясь через эти трущобы и проходя череду частных гаражей, из одного из них я неожиданно услышал сдавленный крик: «Серега! Давай сюда!». В автомобильной яме под 21-й «Волгой» сидел Александр Ефимович Кандель с двумя мрачного вида людьми и гнал самогон. Приготовленный напиток разбавлялся малиновым вареньем и немедленно выпивался.
Пожалуй, это было самое тяжелое приключение в моей жизни. После чудовищного провала в памяти я очнулся на следующее утро в собственной кровати. Все мои вещи и кости, как ни странно, были целы, и только отвратительный запах самогона с малиновым вареньем пропитал меня, как казалось, насквозь. От ощущения этого запаха я не мог избавиться с месяц, а когда немного позднее впервые попробовал виски, снова вспомнил вкус самогона и невзлюбил шотландский напиток навсегда и лютой ненавистью.
Забавно, что при могучем телосложении и еще более могучем характере Кандель до трепета боялся своего отца. Однажды Александр Ефимович экстренно вызвал меня к себе и в нескрываемом смятении объявил: «Отец завтра приезжает… Помоги бутылки из квартиры вынести». Полночи мы с Канделем выносили на помойку пустые бутылки из полностью заставленной кухни…»
***
Второй человек, которого с определенными оговорками можно назвать моим другом, – Модестас Паулаускас, Модя…
Конфликты между нами можно пересчитать по пальцам. Первый приключился, когда на моей первой тренировке в сборной Паулаускас умышленно бросил мяч мне в лицо. Позднее я узнал, что это его привычная манера обращения с новичками. Другой случай также показателен.
На чемпионате мира 1970-го в Любляне дела у нашей сборной шли неважно. После поражения от США в решающем матче мы окончательно утратили шансы на победу в турнире. В этой игре Модестас неудачно пробивал штрафные – в частности, на последних минутах не забил четыре или три из четырех, точно не помню. В какой-то степени можно было сказать, что мы проиграли из-за него. По возвращении в номер Паулаускас был мрачнее туче. Тут появился Стяпас Бутаутас, известный баскетбольный специалист (это он несколько лет отработал на Кубе, фактически вытащив команду Острова свободы на уровень олимпийского пьедестала). На жуткой смеси литовских слов и русского мата он стал ругать Паулаускаса, укоряя его за смазанные штрафные.
Выслушав эту тираду, Модя сорвался – бросив свирепый взгляд на меня, он крикнул: «Да, да, зато вот некоторые не мажут!». У меня к тому моменту в играх на чемпионате мира результат исполнения штрафных был 32 из 32. Не знаю, почему это разозлило Модестаса, скорее всего, просто расстроен был человек.
Тем не менее меня это задело. Но дал понять я это Моде своеобразным способом. На первых минутах следующего матча с Югославией, от результата которого зависело, сумеем ли мы взять хотя бы бронзу, я встал на линию пробивать штрафные. И, глядя Паулаускасу прямо в глаза, умышленно бросил мимо кольца. Второй бросок, разумеется, забил, на результат матча мой демарш не повлиял, но Модя все понял без слов и скандалов».
***
«Не было в мое время и договорных игр. Конечно, врать не буду, в концовке чемпионата, когда у ЦСКА уже не было турнирной мотивации, а другие команды бились за «призы», могла иметь просьба друга по сборной Моди Паулаускаса «не свирепствовать» в игре. На такую просьбу я мог реагировать так: «Ладно, я забью не 40, а 10, но остальное – ваше дело» – и получить «откат» в виде ящика шампанского. Однако «сливов» игр, да еще из корыстной заинтересованности, не бывало. Во всяком случае, с участием ЦСКА – точно не было».
***
«Игра против кубинцев как-то раз сопровождалась массовой дракой. Начиналось все опять-таки постепенно, напряжение в матче постоянно росло. Нужно признать, что против нас кубинцы играли все-таки более сдержанно, чем против США, демонстрируя, скрепя сердце, уважение к «старшему брату». Однако тут произошел срыв, причем не без нашей вины.
В каком-то игровом эпизоде неласково обошлись с Иваном Дворным, но судья не усмотрел в действиях соперника нарушения правил. Прошло буквально несколько секунд, и уже после другого столкновения, сопровождавшегося свистком судьи в нашу пользу, Ваня не придумал ничего лучшего, как размашисто навесить с правой своему обидчику. Самое главное, что сделал он это… буквально в двух шагах от скамейки противника!
Что тут началось, словами не передашь. Разумеется, все 12 игроков Кубы немедленно в ярости бросились на Дворного. Тот, быстро разобравшись, что дело пахнет керосином, стал спасаться бегством, однако почему-то не по кратчайшему пути к своей скамейке, где мы бы оказали ему поддержку, а в обратном направлении.
И вот, на протяжении нескольких минут трибуны наблюдали это яркое и незабываемое зрелище – Ваня Дворный красиво бежит вокруг площадки, преследуемый толпой разъяренных черных ребят и пытающимися остановить их судьями и персоналом. По дороге он, разумеется, получил пару плюх вдогонку. Совершив круг почета, вся эта кавалькада достигла, наконец, скамейки сборной СССР, где ее уже поджидали мрачные люди в красных майках. Боестолкновение было коротким, но интенсивным, и после него, думаю, у кубинцев на некоторое время пропала охота грубить в матчах с русскими».
***
«Накануне игры с США (чемпионат мира 1970-го) Гомельский устроил команде «разгрузку» – закрепленный за нашей командой спонсор, предприятие по производству стекла, организовал небольшое застолье на «пленэре». Начиналось все красиво и хорошо – занятная экскурсия по стеклодувному заводу, уютный ресторан с красивейшим парком из мощных старых деревьев, безобидные бокалы с пивом…
Не знаю, что произошло с товарищами по сборной, а в особенности – с Гомельским, который не пресек все это, но вскоре команда в присутствии своего главного тренера, готовящего ее к двум решающим матчам мирового первенства, начала откровенно х*рачить. Сидевший рядом со мной массажист хоккейной сборной СССР Авсеенко, которого Гомельский брал на все важные турниры, как талисман, и которые не принимал наряду со мной участия в этом безобразии, удивленно сказал мне: «Серега, я такого даже в хоккее не видел…» С учетом залихватской репутации наших мастеров клюшки это признание дорого стоило.
Кончилось все просто безобразной пьянкой, разбитым Застуховым об одно из красивых деревьев «Ягуаром» спонсоров, истерикой организаторов «пленэра»… Особенно зол я был на Модю, с которым, как я ожидал, нам предстояло «тянуть» оставшиеся важнейшие игры и которого я безуспешно пытался остановить. В общем, «разгрузились» мы на славу.
Не хочу утверждать, что на Модестаса негативно повлияли «разгрузка», но в равной игре против США именно смазанные им на последних минутах штрафные броски стоили нам победы – 72:75. Это окончательно отбрасывало нас в лучшем случае на третье место. К счастью, его позволили нам занять югославы, за тур до окончания чемпионата гарантировавшие себе победу в мировом первенстве и проигравшие нам 72:87 в последнем ничего не значащем для них матче».
***
«О том, как мы продавали машины, в основном на знаменитом авторынке в районе Южного порта, можно было снимать кино. Первую такую операцию я «проворачивал» с представителями братских южных республик. Сначала в качестве покупателя фигурировали двое армян, которые у меня дома вручили мне в качестве «вершка» куклу – из оговоренных 9000 рублей только 400 оказались настоящими. Это выяснила моя жена, перепроверившая деньги и сообщившая мне о своем открытии по телефону по предварительной договоренности – я с армянами поехал на авторынок. Поскольку со мной в качестве подкрепления был двухметровый мордоворот Витя Петраков, то мы просто отметелили этих двух покупателей и расстались с ними, сохранив за собой в качестве штрафа за непорядочность 400 рублей.
Со второй попытки я продал машину какому-то деду из Узбекистана – настоящему, в халате и тюбетейке, с дыней под мышкой. Этого уже мы могли запросто обмануть – отдав нам разницу, он спокойно отпустил нас с компаньоном куда-то отъехать во время перерыва в магазин, где оформлялась продажа. «Что же ты делаешь, дед? – спросили мы его, вернувшись, – тебя ведь так обманут…»
***
В то же время сам результат постоянно довлел над «главным». Своей невероятной жаждой больших побед Гомельский буквально выжигал игроков. Упущенные возможности навсегда оставались для него незаживающей раной. Претензия, которую в мой адрес наиболее часто озвучивал Гомельский, носила какой-то маниакальный характер: «Для Кондрашина вы со вторым Беловым выиграли Олимпиаду, а для меня – не захотели»…
Доверие «главного» сложившимся мастерам не становилось для них, как я говорил, индульгенцией на всю оставшуюся жизнь. В повседневной жизни команды, особенно на тренировках, от Гомельского доставалась порядочно всем, и «молодым», и «ветеранам». Некоторые игроки, уже имевшие большой стаж выступлений и опыт, продолжали панически бояться главного тренера. Помню анекдотический случай, когда Ваня Едешко, уже Олимпийский чемпион, но с пожизненным для Гомельского клеймом «кондрашинец» на лбу, приехал на игру с двумя кроссовками на одну ногу – перепутал, собирая сумку. Как вы думаете, как вышел из положения этот зрелый мастер баскетбола? Разумеется… отыграл в этих кроссовках!».
***
«Придется признать, что и ветераны советского баскетбола порой попадали в неловкие ситуации. На мюнхенскую Олимпиаду мы с Паулаускасом доставили рекордный вес икры – по десять 2-килограмовых банок на каждого. Расчет был простой – при выезде из страны большой олимпийской команды досмотр на таможне практически не проводится. Мы благополучно миновали все границы, заселились в олимпийскую деревню, чтобы обнаружить… что живем в одном номере с прикрепленным к команде комитетчиком.
Ситуация была трагикомическая. Нужно было срочно эвакуировать доставленный на орбиту груз. Модя, продемонстрировав чудеса изворотливости, сумел протащить на территорию деревни (до теракта это оказалось, хотя и с трудом, но возможно) своего знакомого литовца на стареньком «Фольксвагене», который мы припарковали поблизости от нашего корпуса.
Улучив момент, мы вынесли икру из комнаты и словно две крупные нагруженные припасами мыши метнулись на «черную» лестницу – везти наше достояние на лифте было слишком рискованно. Спуск пешком с 20 кг икры с 16-го этажа, с замиранием сердца при каждом хлопке двери, движение перебежками к «Фольксвагену» – все это я запомнил надолго. Так начиналась наша решающая стадия подготовки к триумфальной Олимпиаде…»
***
(финал чемпионата Европы 1975-го с Югославией)
«Несмотря на чудовищно необъективное судейство канадского арбитра, с первой до последней минуты финала свистевшего исключительно в нашу сторону, счет в концовке встречи были почти равным. Точнее говоря, мы проигрывали «-1» на последней минуте матча и имели владение мячом – ситуация вполне небезнадежная. Мяч из-за боковой вводил я, и я отправил его Ивану Едешко, будучи уверенным, что сейчас будет разыграна результативная комбинация – команда чувствовала свою мощь и была уверена, что нам это по силам.
То, что произошло дальше, не поддается какому-либо здравому осмыслению: едва Ваня принял мяч в руки, не начиная движения, канадский арбитр… свистнул ему пробежку. Возмущаться было бесполезно, хотя возмущению не было предела. В немедленно последовавшей атаке «юги» забили еще два, решив исход встречи, и в итоге победили, второй раз подряд став чемпионами Европы и оставив нас только с серебром.
…В те времена продажное судейство еще не было в порядке вещей, как сейчас, и того канадского арбитра на долгие годы надежно спрятали – ни на одном более или менее крупном турнире он больше не появлялся. Удивительно, но встреча с ним у меня состоялась при совершенно неожиданных обстоятельствах.
В 2007-м я принимал участие в церемонии в связи с включением меня в Зал славы ФИБА. По ее окончании и объявился этот дуст, естественно, постаревший, но узнанный мной, тем не менее, мгновенно. Подошел он ко мне в самом великолепном расположении духа, с поздравлениями и приветствиями. Я в ответ был, мягко говоря, сдержан. Тогда он спросил, помню ли я его. «Как же я тебя забуду? – ответил я. – Ты тогда, в 75-м, что за пробежку нам свистнул, гад?»
Канадец стушевался и убежал…»
***
Получив факел от Виктора Санаева, мне предстояло побежать к чаше, возвышающейся над Большой спортивной ареной «Лужников», по «живой лестнице» из щитов, поднимаемых руками статистов и как бы вырастающих передо мной по мере движения.
Задумано было, действительно, красиво, да и получилось тоже неплохо, но… не сразу. На первых репетициях статисты действовали несогласованно, между щитами возникали приличные зазоры, в один из которых я и угодил ногой. «Эге, – подумал я впервые, – не хватало еще ахилл порвать на этой церемонии…»
Хорошо запомнилась мне генеральная репетиция торжества. Лил проливной дождь, который терпеливо переносили 100 тысяч зрителей, собранных для полного воссоздания обстановки 19 июля. Что касается моей миссии, то она в этих условиях становилась практически невыполнимой – свежевыкрашенные белой масляной краской мокрые от дождя щиты не просто превратились в гарантированный источник травмы. Я реально не мог бы подняться бегом по скользкой поверхности до верха – начиная с середины подъем становился достаточно крутым.
С большим трудом и исключительно осторожно, разумеется, не бегом, а пешком я поднялся к чаше, но на саму церемонию открытия предусмотрительно облачился в легкоатлетические шиповки – привычную с детства и безопасную обувь.
…Конечно, как это всегда бывает у нас в России, не обошлось-таки без накладок. Главная была, конечно, в том, что в ходе «настоящей» церемонии Санаеву и мне пришлось держать в руках не муляж, как на репетициях, и даже не настоящий факел с газовым баллоном, который спортсмены несли на подступах к «Лужникам», а суперразработку советской науки – факел со специальной шашкой. Ее не способен был загасить даже тропический ливень, и она гарантировала безупречное воспламенение в главной олимпийской чаше, но температура внутри нее была… 2,5 тысячи градусов! Страшно подумать, что могло бы случиться, если бы мы, практически никак не проинструктированные, обошлись с этим чудом науки как-то неправильно».
***
«По окончании московской Олимпиады произошел следующий знаменательный эпизод.
Приехав в олимпийскую деревню забирать вещи, я столкнулся с разъяренным Павловым (министр спорта СССР), окруженным побледневшими клерками из Госкомспорта. Увидев меня, он буквально заорал на всю деревню: «Завтра же ты – главный тренер сборной!.. Опять этот …меня подвел! Опять просрал Олимпиаду!..» Дождавшись окончания начальственного гнева, я чуть ли не в ноги упал министру: «Ради Бога, не делайте этого! Я не готов, я не буду тренером сборной!..» Я действительно не был готов к закулисной войне за высокий тренерский пост.
Тем более что «главный» вновь продемонстрировал свою абсолютную устойчивость и непотопляемость. Выступая в декабре 80-го на послеолимпийской конференции, заместитель Павлова В.Л. Сыч устроил Гомельскому полный, катастрофический разнос, после которого можно было ожидать лишения партбилета, проклятия до седьмого колена, остракизма и многократного расстрела. Речь заместителя министра окончилась, однако, фразой: «Ну да ладно, дадим последний шанс…»
В том же декабре я вновь, как и двумя годами ранее, оказался в высоком кабинете, на этот раз в паре с Александром Яковлевичем и по его инициативе. К моему изумлению, «главный» выступил перед Павловым с вдохновенной речью, из которой следовало, что я выразил готовность работать под его, Гомельского, руководством, со сборной и ЦСКА, что у нас есть общая масштабная программа действий, которая выведет советский баскетбол на новые вершины… Разумеется, накануне Гомельский ни словом не обмолвился со мной об этих блестящих планах, они стали для меня полной неожиданностью.
Не желая очернить человека, которому многим обязан, тем не менее, выскажу сомнение в правдивости этих заявлений, даже если бы я согласился на такое сотрудничество. Скорее всего, для Гомельского это выглядело временным компромиссом для привлечения в формальные союзники человека с большим именем и по-прежнему большим будущим в баскетболе, который был на хорошем счету у спортивного руководства. Выслушав тренера, я спокойно сказал Павлову: «Простите, у нас с Александром Яковлевичем слишком разные взгляды на баскетбол. Работать с ним я не смогу». Павлов сказал: «Ясно», и разговор на этом закончился. В глазах Гомельского в этот момент я прочел очень многое…»
***
«…Все было кончено.
Опустившись на паркет после прыжка, я развернулся и кратчайшим путем пошел через площадку к нашей скамейке. В зале и на поле творилось что-то невообразимое. Рев трибун, объявления диктора, ликование сборной СССР, яростная полемика с судьями американцев – все слилось воедино. Я не побежал ликовать вместе с ребятами, устроившими кучу-малу, у меня просто не хватило бы на это сил. Я только обнял попавшегося мне по дороге Башкина. Запомнил, что его спортивная куртка была насквозь мокрой, как будто это он отыграл этот страшный олимпийский финал.
Я сел на трибуну за скамейкой сборной СССР и просто сидел, ничем не замечая вокруг себя и ничего не ощущая. Все опять исчезло, вокруг меня была полная пустота. Меня сотрясали сухие рыдания. Все, к чему я стремился, к чему я шел всю жизнь годами тренировок, игр, турниров, скандалов с тренерами и партнерами, – осуществилось. Осуществилось совершенно невероятным образом, после того как мы сначала сделали все сверхпрофессионально, потом надломились и совершили несколько чудовищных ошибок, которые перечеркнули все усилия. И уже когда по всей логике игры в баскетбол у нас не было ни малейшего шанса на успех, – необъяснимо, мистически, но мы выиграли. Это была иррациональная победа, дарованная нам Богом… за что? У каждого – свой ответ на этот вопрос…»
***
«За парадной витриной советского спортивного официоза скрывались чудовищные объемы тренировочных и соревновательных нагрузок, безжалостное отношение к спортсменам, их деформированная годами сидения на спортивных сборах психика. Искалеченные судьбы, разрушенные семьи, выброшенные на свалку жизни сотен талантливых спортсменов, «не прошедших» спортивную закалку в сборных или выжатых, как лимон, многолетними выступлениями. Мегатонны поднятого в залах железа и декалитры выпитой спортсменами водки. Все, кто приближались к сиянию славы национальных сборных команд, знали, чего будет стоить эта слава. Но никто и никогда, имя шанс стать элементом «Красной Машины», не пренебрег этой возможностью. Не всем удалось реализовать свой шанс, многие, ухватив удачу, потом ее не удержали, но все, кто видел себя в спорте, стремились к этой великой цели. Потому что только в этом был смысл самопреодоления, самореализации, смысл подвига спортсмена».
Фрагменты книги «Движение вверх».
Купить книгу можно здесь.
«Белов – самый крутой баскетболист, которого я знал». Дмитрий Матеранский о Сергее Белове
Автор Валерий Гуртовой
ПРОВОДИЛИ САНЫЧА. СПОРТ-ЭКСПРЕСС: Ежедневная спортивная газета